Решалась судьба самого важного дела, порученного воеводам Шуйскому и Троекурову царем Иваном Васильевичем,— покорение. искони враждебного Москве, нарушителя взятых на себя обязательств, Дерптского епископства.Между Москвою и Дерптом сотни лет тянулась распря. А в последние десятилетия Дерпт был особенно дерзок и временами проявлял явно враждебное отношение к Москве.По договору с Иваном Третьим, дерптский
католический епископ обязывался оказывать свое покровительство
православным, жившим в «русском конце» города, церкви их держать «по
старине и по старинным грамотам». Но ливонские рыцари и богатые
граждане, да и средний обыватель норовили всячески утеснять русское
население под видом борьбы с православием. Многих русских они хватали в
церквах и на улице и бросали их в темницы. Там их пытали, жгли огнем и
железом. Однажды, по приказу епископа, немцы спустили в прорубь, под
лед на реке Эмбах, семьдесят три человека русских, не пощадив даже
матерей и грудных младенцев. Не лучше стало и тогда, когда на смену
католицизму пришло лютеранство. Все это хорошо было известно Москве.
Обиднее всего было то, что это беззаконие творилось в старинном русском
городе, захваченном немцами и, вместо Юрьева, названном Дерптом. Никак
не могло примириться с этим насилием русское население соседнего
Псковского края, и часто оно обращалось с жалобами на ливонцев в
Москву, к царю.
Дерпт много раз обещал Москве прекратить эти безобразия, но затем сам
же вызывающе нарушал все свои договорные условия, заключенные с великим
князем Иваном Третьим.
Поэтому, когда началась война с Ливонией, Иван Васильевич свой гнев обратил в большей степени на Дерптское епископство.
Обо всем этом, по приказу Шуйского, сотники в полках и рассказали
ратникам, которые поклялись отомстить немцам за их насилия над русскими
в Дерпте.
Было получено известие, что магистр Фюрстснберг, узнав о падении Нейгаузена, пожег свой лагерь и бежал из Киррумпэ.
Вскоре войско Шуйского увидело в поле большой отряд всадников с обозом.
Татары под началом Василия Грязного бурею налетели на этих всадников и
гнали их до самого Дерпта. Взятые в плен немцы рассказывали, что отряд
был послан дерптским епископом в помощь магистру, стоявшему в Киррумпэ, но так как магистр не захотел сражаться с русскими и отступил, то и
всадники епископа решили вернуться в Дерпт. Русские захватили большой
обоз с пушками, военными припасами и продовольствием и вернулись снова
к своим главным силам.
Воеводы без боя взяли город Курславль, в десяти верстах от Киррумпэ. В этом городе были оставлены две сотни с двумя стрелецкими головами «для бережения».
По пути следования войска из городков, замков, сел и деревень выходили латыши — городская беднота и крестьяне — и добровольно отдавались в подданство русскому царю. Воеводы приводили всех их к присяге. Со всеми ними обращение было дружественное, мягкое. Некоторые даже становились под знамена русского войска, желая участвовать в походе против немецких владык.
Они с радостью сбрасывали с себя свои лохмотья и лапти и натягивали на тело рубахи, тегиляи, кафтаны, а иные и кольчуги. С восхищением любовались они полученным от воевод оружием.
Русские воины охотно делились с ними и съестными припасами, шутили, смеялись, не понимая туземного языка, объяснялись жестами.
Однако все же воеводы из предосторожности не ставили их в войске скопом, а рассеивали среди русских и татар.
— Чужого не замай, но и своего не забывай! — говорили сотники русским воинам.— Береженого бог бережет.
Днем и ночью на стенах и башнях Дерпта изнывали латники епископа в мучительном ожидании появления московского войска.
Вокруг города и в предместье, между гостиным двором и замком, копались
в земле оголенные до пояса, потные, загорелые русские пленники и
латыши, согнанные сюда из соседних деревень. Под присмотром
ландскнехтов рыли новые окопы и рвы. Особо много трудились над
возведением укреплений у величественного здания собора епископа по ту
сторону реки Эмбах, среди поблекших от зноя садов и огородов. Сам
епископ, желтый, с мутными глазами, длинный, худой, руководил работой.
Он готовился к отчаянной обороне. Сюда свозились бочки со смолою, пушки
и кадки с водою, на случаи пожаров.
В городе сделалось тесно,
суетно. Тревога нарастала с каждым часом. Вдоль городского рва,
наполненного зеленою, вонючею водою, где находились кузницы и всякого
рода мастерские, расставляли пушки. Высокие, серые, узкие дома были
набиты вооруженными жителями.
Лютеранские и католические церкви опустели, потускнели, сиротливо выглядывая из кущи садов и рощ. Не до них стало!
Река Эмбах — «мать рек» — плавно катила свои воды среди застроенных
домами и покрытых садами и огородами берегов. Дерпт слыл крупным
торговым городом. Через него с востока шли товары в Ригу и другие
приморские города Ливонии. Своим богатством он славился на всю Ливонию.
Теперь торговля замерла. Население было занято одною мыслью — как бы оборониться от Москвы, как бы спасти свою жизнь.
По реке Эмбах медленно подплывали к Дерпту плоты и ладьи с оружием и
продовольственными припасами из ближних замков и селений. Дерпт —
важнейшая крепость — прикрывал собою путь к столице Ливонии, к Риге,
поэтому Рига не поскупилась на посылку оружия и продовольствия
дерптским жителям. О воинской помощи людьми пока шли только
дружественные переговоры. Вельможи и купцы дерптские потихоньку ворчали
на магистра, на всю Ливонию. Многие стали обдумывать, как бы, навьючив
на коней наиболее цепное имущество, золото и драгоценности, незаметно
уйти из крепости в более безопасное место.
Масла в огонь еще подлили дворяне, прискакавшие из-под Киррумпэ в Дерпт с растрепанными знаменами, на взмыленных конях и без обоза, брошенного на дороге, в добычу русским. Прискакали, да и то не все: двадцати восьми человек не досчитались. Бегство было такое поспешное, что и не заметили они, как товарищи их попали в плен. К ним бросились с расспросами, а они отдышаться не могут, твердят, как помешанные, одно: «Москва! Москва!» А что «Москва» — толку не добьешься. Обыватели качали головами: «Хорошего не жди!»
С глубоким огорчением в Дерпте узнали, что магистр, так много кричавший- о непобедимости рыцарей, не оказал ровно никакой помощи Нейгаузену, что и сам он до крайности напуган победою русских,— недаром отступил в глубь страны, к городу Валку.
Теперь омрачились не только обыватели, по и вся городская знать. Видно, велика сила московского войска, коль сам магистр не решился вступить в бой. На всех перекрестках рыцари втихомолку осуждали своего «вождя» Вильгельма Фюрстенберга, которого прежде превозносили до небес.
— Обманул всех! — роптали рыцари и очень обрадовались, когда узнали, что на место Фюрстенберга выбран новый магистр — молодой, храбрый рыцарь Готгард Кетлер. Легче от этого, однако, не стало.
Гроза надвигалась. Русских всадников уже видели в окрестностях Дерпта. То были ертоульные Шуйского, посланные разведать о местонахождении магистровых полков. Слухи в городе носились самые страшные. Беглецы из Нейгаузена рассказывали о несметных полчищах московитов; говорили, что в русском войске триста тысяч человек, что в Нейгаузепе ими перебиты все жители и что сила русская день ото дня увеличивается.
Однажды утром крестьяне принесли епископу в замок письмо от князя Шуйского. Предлагалось сдаться па милость царя, присягнув ему в подданстве. Была и угроза: «Коли не сдадитесь сами, возьмем, будет хуже!»
Из ближних усадеб в замок набивались толпы вооруженных дворян и охотников. На людях и смерть красна, да и надежда на помощь гермейетера все же не покидала. Как-никак, страшновато сидеть у себя в фактории, и не только русских боязно, а и своих черных людей. Зуб имеют они против господ. Шатание в крестьянах началось явное. Многие еще до этого убегали в московский стан, покидая своих господ.
Что же делать? Какой ответ дать князю Шуйскому?